Мы не обменялись с хозяйкой и парой слов. Я зашла минуту назад и только успела сказать, что я подруга Тани, ее племянницы. Таня, арабист по образованию, роковая женщина по призванию, с прекрасной интуицией и мощной восточной энергетикой периодически гадала нам с девочками в обеденный перерыв. Про ее тетю-ясновидящую я узнала недавно.

О выкидыше Таня была не в курсе. Мы пережили его в кругу семьи. К гадалке я пришла спросить вовсе не про детей или мужа, а о запланированном переезде в Америку и дальнейшем карьерном пути. Мама Лена, как называла ее Таня, налила себе кофе и села рядом со мной. Азиатский разрез глаз, русская дородность.

— Елена Константиновна, я вообще-то про личное не хотела говорить. Я только про работу пришла спросить, — я отхлебнула кофе. Слишком горький.

— Ты знаешь, мне какая информация идет, я то и говорю. Я не могу фильтровать, — улыбнулась. — Ну давай посмотрим про работу, — взяла мою руку в теплые ладони. Чуть тряхнула головой, словно от заряда.

— Нам переезд предстоит. В Америку. Но не знаем когда. Да мы и не уверены, нужно ли ехать. У меня интересная работа, но я чувствую, что это не мое. Чувствую, что могу больше. Что создана для большего, — рассказывать было легко, словно говоришь с давней приятельницей. — Я вообще-то книги хочу писать. И в море ходить, на яхте, — добавила я, хотя вовсе не собиралась про это упоминать.

Мама Лена медленно подняла руку, как будто показывая «Стой».

— В море, говоришь. Ну, не удивительно. Ты рыбаком была в прошлой жизни, — стряхнула пепел, улыбнулась. — Дом у тебя такой был, каменный. Цветы на окне. Как в Италии. Да, в Италии, в Греции тебе хорошо. В Америку, в Латинскую Америку тебе не надо. Там зараза, инфекция. Там ты можешь столкнуться с простыми американцами. Ребенка могут отобрать. Трамп все разрушит, а нового построить не успеет. Да, не надо тебе туда. Визу не вижу, не дадут.

Я почувствовала, как вспотела моя рука. Страшно не было. Я была скорее удивлена: что же я тут делаю? У меня успешная карьера, счастливый брак. Зачем я пришла? Пока я пыталась это понять, гадалка почему-то начала рассказывать про свое детство.

— Я выросла в Туркмении в большом доме. Мы держали скотину. Английский дог и свинья Мадам Жарко всегда защищали меня. Мать их даже запирала в сарае, прежде чем отхлестать меня шлангом. А они рвутся оттуда, дог лает, Мадам Жарко визжит. Дог везде за мной ходил. Даже на свидания. Я порой от него огородами убегала к ухажеру.

Мама Лена рассказывала про песчаные бури туркменских пустынь, которые она с шести лет умела вызывать и останавливать, про то, как заговаривала раны, облегчала боль при родах. Как соседи в благодарность приносили ей бараньи головы, завернутые в клеенку.

— Ладно, — мама Лена махнула рукой, словно отогнала воспоминания. Потянулась к легковесной фарфоровой девице на полке и вытащила из-за нее колоду карт. Перетасовала, начала раскладывать, словно пасьянс. — Защитник у тебя стоит, мужчина какой-то. Письмо придет, перед выбором встанешь. Будет дом, — подняла голову от карт и посмотрела на стену справа от меня. — Клены вижу, кресло-качалка, собака, рыжая. Не здесь дом, не в России.

Снова начала выкладывать карты.

— Мужа храни, ключи от его жизни у тебя в руках, — посмотрела на меня в упор. — Писать книги у тебя получится. Детские сказки хорошо пойдут. А еще напиши инструкцию "Как правильно жить" и "Как с мужчинами общаться". Да, это интересно выйдет, — ухмыльнулась.

Она отложила карты, откинулась на стуле и опять стала рассказывать про себя — про клиническую смерть при родах, про ангелов, про то, как лампочки лопаются, когда она злится. Я силилась запомнить все детали, впитать атмосферу ее историй. Ох, и колоритный персонаж, хорошая история про нее получится. Вот только зачем она все это рассказывает? Интересно, конечно, но я все-таки про себя любимую пришла спросить. Потом Таня объяснит, что мама Лена во время отступлений считывает клиента, щупает его энергию, получает информацию.

— Я давно говорила, что Крым наш будет, — неожиданно сменила тему Елена Константиновна. — Смотрю телевизор, там все идут с транспарантами «За свободу!». Смешные. Настоящая свобода — это только смерть. Но смерти, слава Богу, нет, — я вздрогнула. Ровно те же слова, с той же спокойной интонацией неделю назад произнесла Алена, моя неземная инструктор по йоге. Я еле удержалась, чтобы не начать расспрашивать маму Лену на эту тему. Было видно, она знает, о чем говорит. Но февраль уже раскрошил за окном сумерки — темнело быстро, пошел снег. Мне пора было возвращаться домой.

— А про работу не волнуйся, — прощаясь, сказала мама Лена. — Сейчас удачный год, чтобы начать свое дело. Ты людей чувствуешь. Будешь всех в кулаке держать, четко руководить. Но все с улыбкой. Буквально через пару дней поймешь, что делать, в чем твое призвание. Позвони мне тогда, расскажи.

— Спасибо, Елена Константиновна, — я улыбнулась. И уже на пороге, застегивая куртку, тихо выдохнула: «А как там у бабушки дела»? Вопрос вырвался сам собой, помимо воли. Мама Лена подалась вперед и посмотрела на стену, чуть повыше моей головы. Я непроизвольно оглянулась.

— Вижу ее. Пришла... Стоит, смотрит на меня.

Я перестала дышать. Как же жарко. И шея словно деревянная. Почему я не смею оглянуться? Что я боюсь там увидеть? Любимую бабулю, которая вырастила меня вместе с мамой, пекла волшебные тонюсенькие блинчики и читала мне «Пеппи Длинный Чулок»? По спине потекла струйка пота. Или это чувство вины? За то, что спряталось глубоко внутри. Не хочу, не могу оживлять воспоминания. Мама Лена внимательно, тяжело посмотрела на меня. Я отвела глаза, моргнула. Нет, это мое, только мое, не покажу никому.

— Махнула рукой. Развернулась. Уходит, — ясновидящая выдохнула и словно обмякла. Плечи опустились, руки повисли. — На могилку к ней сходи и службу закажи, — медленно перекрестила воздух за моей спиной.

Я молча кивнула, попрощалась и слетела вниз по ступенькам.

Морозный воздух клюнул в нос, ущипнул за щиколотки. Я на ходу вытащила мобильный, нашла номер мамы. Рассказывать про гадание, конечно, не собиралась. Просто давно не звонила. Да и хотелось стряхнуть с себя морок задымленной кухни, почувствовать почву под ногами, поговорить с кем-то земным.

— Мам, привет. Как дела?

— Нормально. Ты не дома?

— Нет, иду только.

— Договаривались же созвониться сегодня в Скайпе. Вечно на бегу мне звонишь, не можешь полчаса времени найти поговорить спокойно, — на мгновение повисла тишина, потом пошел короткий гудок.

Я плотнее закуталась в шарф, привычно сглотнула комок вины и раздражения.

***

Через пару недель в стартапе, где я трудилась, "неожиданно" закончились деньги. Вопрос моей занятости отпал сам собой, мы попрощались. Еще через неделю пришел отказ в американской визе. Предсказания мамы Лены сбывались с невероятной точностью.

События эти из колеи меня не выбили и в шок не повергли. Я выдохнула и отпустила ситуацию. Практиковала йогу, играла в волейбол, читала Улицкую и писала заметки в дневнике. Мне отчаянно хотелось перейти от дневниковых зарисовок к какому-то цельному сюжету, со сложными персонажами и нетривиальными поворотами. Хотелось писать по-взрослому. Тем более, мама Лена сказала, что у меня получится!

Гуляя по набережным Петербурга, я видела в мартовской блеклой Фонтанке тени моих будущих героев, переплетения их судеб. Однако сюжет моей первой истории, которая непременно покорит мир, не спешил появиться на свет. Вплоть до одного сизого питерского утра.

После практики йоги мы с Аленой устроились на ковриках пить чай. Я, как всегда после занятия, чувствовала приятную тяжесть в теле и легкость в голове. Пахло благовониями. Пока Алена заваривала иван-чай и доставала финики, я вспомнила, как впервые пришла в эту студию. Было видно, что ее любят. В натертом до блеске паркете отражалось подрагивающее пламя свечи. Шерстяные пледы и синие коврики-трубочки были аккуратно сложены у стены. На глубоких подоконниках кто-то любовно расставил книги, поющие чаши с загадочными санскритскими надписями и серебристые статуэтки шестируких индийский богов. Студия словно дышала, как и люди, практикующие в ней. Медленно, животом через нос. При вдохе стенки живота поднимаются, наполняются воздухом, при выдохе — опускаются обратно к ребрам. Глубоко. Размеренно.

Алена очень подходила этому месту: плавная, с убаюкивающим голосом. Для нее преподавание йоги было не про плоский живот и накачанную попу, а про погружение в себя, про работу с вниманием.

Она поставила на коврик чашки, разложила сладости и села в позе лотоса напротив меня.

— Оленька, ты прочитала текст, который я тебе прислала?

— Ага, — я заговорчески улыбнулась.

— Расскажи, что думаешь? Срезонировало? — внимательно посмотрела глазами-озерами, которые с первой встречи казались мне такими знакомыми и родными.

Я вспомнила текст, о котором спрашивала моя йогиня. Пятьдесят страниц про Випассану — курс обучения медитативным практикам. В процессе десятидневного курса практикующий наблюдает естественное дыхание под ноздрями и ощущения в теле. При этом нужно стараться продлить процесс наблюдения максимально долго, не отвлекаясь на мысли и затекшие конечности.

Длительное сосредоточение на дыхании ведет к очищению сознания, перезаписи ментальных реакций в мозгу и смене старых шаблонов поведения на новые. А в долгосрочной перспективе — помогает спокойно воспринимать все жизненные события, не оценивать их, не окрашивать в светлые или темные тона. Автор текста утверждал, что когда человек прекращает оценивать то, что с ним происходит и заменяет реакции влечения или отторжения на реакцию наблюдения, он становится по-настоящему счастливым.

Что ж, если бы текст на этом закончился, все звучало бы любопытно и даже в целом применимо на практике. Но нет. Дальше шло экзотичное повествование о перерождении душ, реинкарнационной терапии и методах НЛП.

Я отхлебнула чаю, собралась с мыслями.

— У меня двойственные ощущения, Ален. Несколько моих знакомых были на подобных ретритах и говорили, что это мощная штука. Я бы и сама как-нибудь попробовала. Мне кажется очень логичным, что на Випассане мы через тело влияем на психику. Вед тело и голова тесно связаны. Не зря же после массажа или занятий в зале улучшается настроение.

Алена еле заметно улыбалась и кивала, как будто в такт новогодней гирлянде, которую в студии не снимали вплоть до наступления белых ночей.

— При этом, такое ощущение, что этим текстом читателя хотят заманить в секту. Напрягают слова типа "эйфория", "вечная жизнь", "Абсолют", "любовь". Ну и часть про прошлые жизни и гипнотерапию… — я сжала губы и покачала головой. — Не знаю. Сперва это, конечно, кажется too much.

Гирлянда в очередной раз зажглась и осветила надпись на дальней стене студии — Учителя открывают дверь. Вы входите в нее сами.

— А с другой стороны, почему нет? В конце концов, если британские ученые что-то не доказали, это еще ничего не значит, — я широко улыбнулась.

Никому кроме Алены я не смогла бы признаться, что в глубине души я отнюдь не считала идею реинкарнации абсолютно, запредельно невозможной. Напротив, постулаты из текста облекли в слова мои не сформулированные ощущения, мою врожденную оптимистичную логику: ну не может весь опыт человеческой жизни, все шишки, всхлипы, стоны, вся плотная, пульсирующая, порою даже видимая энергия просто взять и пшык — исчезнуть после смерти. Не стройно, не логично.

В Алениных глазах блеснул огонек свечи и радостное нетерпение.

— Вот-вот. Я почему тебе этот текст отправила. Мое отношение к Випассане ты знаешь. Я ее проходила, это мощнейший, ни с чем не сравнимый опыт. Но на прошлой неделе я испытала кое-что покруче! Меня загипнотизировали, и я увидела свою прошлую жизнь, Наставника, Университет для душ. В общем, все то, что описано в тексте!

Я продолжала улыбаться. В затекших ногах сладко покалывало. Или это мурашки в предвкушении удивительной истории устроили гонки по моим еще не привыкшим к позе лотоса конечностям?

— Ничего себе! А как конкретно это происходило? Ну сам процесс погружения в гипноз? — почему-то из всего невероятного предложения, только что выпаленного Аленой на одном дыхании, меня больше всего заинтриговала именно технология процесса, как будто сам невообразимый факт погружения в прошлую жизнь сомнению не подвергался.

— Ну там целая технология. Сначала терапевт проводит серию упражнений на расслабление и визуализацию, просит вспомнить раннее детство, любимые игрушки, домашних животных. А потом — представить три двери и зайти в любую из них. Я зашла и увидела, что стою на зеленой лужайке.

— Подожди. Что значит увидела? Представила?

— Не совсем. Понимаешь, я не думала ни о какой лужайке, не хотела ее представлять. Просто увидела. Ну как во сне, знаешь? При этом я полностью сохраняла самосознание — понимала, что лежу на диване, что я под гипнозом. — Аленин голос звучал размеренно и успокаивающе. Как во время ее волшебных практик. Мне часто казалось, что она сама кого хочешь загипнотизирует своим мелодичным голосом и удивительными голубыми глазами, которые отчего-то казались такими знакомыми.

— А дальше?

— А дальше гипнотерапевт сказал, что можно идти в любом направлении. Я пришла к еще одной двери. Толкнула ее и оказалась в огромном каменном зале. В середине зала — массивный деревянный стол. За столом — мужчины в средневековой одежде. И сама я, мужчина, с рыжей бородой, — Алена тихонько засмеялась. — У меня в руках копье. Я их охраняю этих людей. А они что-то бурно обсуждают, спорят. А потом я увидела себя в доспехах, на поле боя. Бегу в толпе воинов, кричу, внутри ярость. Вдруг чувствую, как сзади кто-то замахивается мечом. Я падаю. И понимаю, что все, я умерла, — она опять засмеялась.

Ее дальнейший рассказ про путешествие в Мир души – нематериальное пространство, в котором живет наше сознание в промежутках между инкарнациями – не раз сопровождался такими неуместными смешками. Казалось, Алена сама не до конца верит, что побывала там, что, рассказывая о своем мистическом опыте, оживляет и утверждает его, как свершившийся факт.

— Мир Духа не имеет отношения к Земле. Наша планета – это лишь один из множества миров физического плана, который служит плацдармом для наработки опыта и набора качеств душами. Душа в каждой жизни стремится "прокачать" определенные навыки: научиться любить, быть терпеливой, уметь прощать. Кому, что нужно.

Я кивнула. Все это было подробно описано в тексте. Но я-то читала его как научную фантастику, а в рассказе Алены все оживало, превращалось в невероятную, но правду.

— Но самое классное даже не это, — йогиня вся вытянулась, словно можно было сидеть еще прямее. — Представляешь, исходя из того, какие качества нам нужно "подтянуть", мы сами, сами выбираем нашу следующую жизнь и наших родителей!

Алена тихонько сияла, словно только что задула свечки на праздничном торте и еще млела в сладости загаданного сокровенного желания.

— Когда я встретилась со своих духовным Наставником, ну это как ангел-хранитель, то задала ему множество вопросов и попросила показать Комнату предпросмотра будущих жизней. Это большое светлое пространстве со множеством "экранов". На одном "экране" я увидела своих родителей, еще очень молодых. Они только познакомились, сидели на лавочке и разговаривали. Дальше я увидела, что папа оставит маму. Потом каким-то образом почувствовала, что мы с мамой будем очень разные, что в плане духовного развития она мне ничего не даст, что мне нужно будет все постигать самой. Так и оказалось.

Алена рассказала, как в детстве любила маму беззаветно, по определению, по закону природы и закону Божьему. В детстве мама безраздельно принадлежит тебе. Она самая лучшая, все умеет и все знает. А в юности ты понимаешь, что мама тоже человек. Личность. И что эта личность тебе, может, не очень-то и нравится. Ну если рассматривать отдельно. В отдельности от того, что она твоя мама. Стала бы ты с ней дружить, если бы она была твоя одноклассница? Поведала бы ей секрет? Построила бы с ней шалаш?

В какой-то момент, мне показалось, что моя улыбчивая йогиня рассказывает не про свои отношения с мамой, а про мои… утихшие после штормовых школьных лет на 5 баллах по шкале Бофорта. Свежий ветер, не шторм и не штиль, повсюду видны белые барашки. Волна полтора метра в высоту, мы с мамой взбираемся на пенистую спину барашка — смех, поездки, сюрпризы. Скатываемся с гребня, ухаем вниз с ором и криками, выползают со дна застарелые обиды. Не будь ты моей дочерью, мы бы давно уже с тобой не общались. До следующего пика метров тридцать — удлиненная волна, тяжелая. Свистят в ушах вечные придирки: шапку на место не убрала, цвет помады слишком яркий. Неспокойное море, идти не просто. Но, слава Богу, не шторм.

Из воспоминаний меня вытянула ноющая боль в шее. Она поселилась в моем шестом позвонке как раз в подростковые годы. Нашим столетним финским домом безраздельно владели сквозняки, и меня, наверное, продуло. Маме, выросшей в этом же холодильнике с трехметровыми потолками, еще в юности поставили диагноз остеохондроз. Он грозил, видимо, и мне. Я записалась на йогу, чтобы угомонить, смягчить вечную хнычущую боль. Избавиться от нее совсем я не надеялась. Она, казалось, уже вросла в меня, не вытащить и щипцами ассан.

Я наклонила голову и медленно потянула шею. Алена говорила что-то про космос и мироздание.

— До рождения на Земле я жила на другой планете, с глубокими озерами и бесполыми высокоразвитыми существами.

Мне стало досадно, что я углубилась в свои мысли и пропустила, как поменялась тема ее фантастического рассказа.

— На этой планете мы помним, кем были в прошлой жизни. А на Земле у нас полная амнезия сознания. Поэтому Земля считается сложной, страшной планетой, и только очень смелые души решаются инкарнировать в этот мир. — Алена расправила плечи. Удивительно, за все время разговора, она ни разу не поменяла позу, спина прямая, ноги скрещены. — А еще на этой планете у всех голубые глаза.

— Как твои? — улыбнулась я в и ту же секунду, наконец, поняла, у кого были такие же лучащиеся лазурной добротой глаза и… про кого должна быть моя первая книга.

***

Казалось, эта понимание пришло внезапно, не сделав вежливого "кхе-кхе", прежде чем постучать в дверь. Оно распахнуло ее ногой и уселось в позе лотоса на пороге. Встречай, мол.

Позже я пойму, что оно вызревало во время долгих прогулок по белесым петербургским набережным. Я вынашивала его, вместо неродившегося ребенка, с трепетом и придыханием, чувствовала то легкий толчок идеи в животе, то смутную тревогу, то предвкушение счастья новой жизни — жизни моего героя.

Именно мысли о будущих детях заставили меня задуматься о том, что когда подойдет время, я не смогу увлекательно, со вкусными подробностями ответить на звонкие писклявые вопросы Мама, а почему у меня такой нос? А кто моя семья? А почему эта черно-белая тетя на полке такая грустная?

***

На следующее утро мы ждали в гости маму. Я встала за полчаса до ее приезда — хотела помыть посуду, оставшуюся с вечера. Маме активно не нравились грязная посуда, пыль, беспорядок и пустой холодильник. Мам, но это же мелочи. Жизнь, Оля, состоит из мелочей.

Вода из крана еле текла, словно тоже еще не проснулась. Намыливая тарелку, я вспомнила принятое накануне решение написать бабушкину историю. Улыбнулась, сделала воду погорячее. Расскажу сегодня маме, вот она удивится. За шумом воды не сразу услышала стук в дверь. Стрелой полетела открывать.

— Ну чего так долго? Спите еще? — мама кинула перчатки на тумбочку. Утренняя свежесть просочилась из открытой двери и вмиг заморозила мои голые ноги. Я вся сжалась и привычно приготовилась защищаться.

— Вообще-то нет, полчаса назад встали, — взяла у нее два тяжелых пакета с едой, отнесла на кухню. Мама регулярно снабжала нас вкуснейшим домашним провиантом, за что я была ей очень благодарна.

— Погода ужас, снег мокрый, грязь такая, — она стряхнула мокрое пальто. Колкие брызги, разлетевшиеся вокруг, ее громогласная речь, суетливые движения — все разом напало на наше с Ваней сонное царство. Квартира ожила.

— Доброе утро, Наталия Ивановна! — Ваня вышел из комнаты и потер глаза.

— Привет, Ванюш!

Мама прошла в ванную помыть руки и, перекрикивая воду, начала давать указания, в каком порядке нужно съесть провизию. Сначала рыбу, у нее срок годности послезавтра заканчивается, потом котлеты, можно сделать пюре, если не лень, плову ничего не будет, его последним. Я выкладывала привезенные свертки и коробочки из пакетов. Ваня поставил на плиту турку с кофе.

— Оля! — раздался крик из ванны. — Это что такое? Все белье как из жопы. — Мама склонилась над стиральной машиной и вытащила сморщенные футболки. — Оно что у вас всю ночь пролежало?

— Ну да. Мы ночью поставили машинку, уже уснули, когда оно достиралось. Сейчас развесим.

— Да сейчас уже не надо, его нужно вешать, когда влажное еще, — мама с силой захлопнула дверцу стиралки.

— Ну постираю еще раз, — я начала закипать.

Неужели это никогда не кончится? Всегда будет, как в школьные годы? Мама приходит с ночного дежурства, и я просыпаюсь под ее недовольный возглас. Ботинки не убрала с коврика, чтобы я споткнулась?! Опять волосы не вытащила из ванны! Всегда, всегда я виновата. Мама кричит, что на такой неряхе никто не женится, что у меня никогда не будет семьи. Иван женился, семья появилась. Мы справлялись со всеми домашними заботами на лету, не придавали им большого значения. Но нет, ни одного маминого приезда не проходило без совета, наставления, замечания или втыка по бытовому вопросу.

— Живете как в свинарнике, зло берет — мама влетела в кухню и начала переставлять только что выгруженные мною котлеты и плов. — Да что такое! — уронила упаковку вафель.

— Мам, ты чего завелась-то? — я тоже почти кричала.

Ваня встал рядом с мной.

— Наталья Ивановна, все в порядке. Мы обычно никогда так не делаем, всегда сразу белье развешиваем.

— Ага, да, как же! У тебя, Ваня, между прочим, тоже белье в шкафу вечно скомкано, все в кучу, — мама не могла остановиться. — Неужели приятно все мятое носить?

— Да это тут при чем? — я резко крутанула конфорку, под туркой с кофе взметнулось пламя. Ваня вышел из кухни.

— Так, все. Кофе готов? Я попью и поеду, — мама помешала густую жижу, ложка гулко ударилась о стенки турки.

— Куда?

— Домой, Оля! Ты меня знаешь. Я так не могу. Все настроение испорчено, — покрутила конфорку. — Слишком сильный огонь, надо на маленьком варить, чтобы вкус хоть чувствовался. А то пьете жижу какую-то.

Я сжала губы и отвернулась к окну.

Ваня меж тем с космической скоростью оделся, клюнул меня в щеку, процедил До свидания и вылетел из квартиры. Мама не дождалась кофе и ретировалась следом за ним. Не попрощалась.

Я закрыла дверь и постояла в темноте притихшего коридора, который словно собака после ссоры хозяев не может определиться, чью сторону занять.

Из кухни послышался злобный закипающий звук. Я в три прыжка оказалась у плиты и убрала турку с огня. Поздно. На околоконфорочной белизне дымились пятна сбежавшего кофе, словно волдыри, сочащиеся темным гноем.

Вместе с кофе закипело все внутри. Ну что за бред? Почему вечно я виновата? Черная жижа не позволила убрать себя с плиты и лизнула мой палец шершавым языком. Черт! Я отдернула руку. Включила холодную воду и подставила палец под струю. Вокруг разлетелись брызги, а в голове почему-то вспыхнул вопрос: Неужели я сама выбрала такую маму? Там, наверху, в Царстве духа, или как его там? Нет, невозможно. Какие навыки она может помочь мне развить? Неполноценность, разве что. Или умение вовремя развешивать белье. Жизненно необходимое умение, спасибо большое!

Ледяная вода разбивалась о плотину из пальца. Я перестала его чувствовать. Охладился и ум. Нехотя выкристаллизовалась снежинка раскаяния. Кем бы я сейчас была, если бы не мама — требовательная, но поддерживающая все мои начинания? Я всегда признавала огромную роль, которую она сыграла в моем воспитании, не раз благодарила ее публично, выступая на какой-нибудь президентской елке или городском последнем звонке. Я хорошо понимала, что мама вложила в меня столько времени и сил, сколько и не снилось большинству моих друзей.

Я закрыла кран. Палец покалывал и постепенно оживал. Взгляд скользнул по застарелым пятнам на кране, по россыпи крошек около раковины, по солонке с жирными отпечатками. Раз уж на то пошло, аккуратность и женские навыки, про которые вечно твердит мама, мне и правда не помешало бы прокачать. А еще — терпение и умение не так остро реагировать на критику. Когда ее высказывают спокойным, мама, тоном. Ну и, наконец, венец моих недостатков — моего давнего друга и спутника, растущего вместе со мной, румяную кругленькую пышечку госпожу Лень.

Я налила в кружку остатки кофе и села у окна. Внутри догорало привычное Она не права, я права! Во дворе уже появились первые мамы с колясками. Интересно, а эти малыши каких мам выбрали? Я улыбнулась нарисованной услужливым воображением картине: десятки прозрачных душ-облачков болтаются перед экранами, наблюдают за предстоящими ссорами с мамашами, потирают ручки, то и дело восклицают Феноменально! Это же просто то, что надо. Постоянная критика! Постоянная! Только так мы разовьем терпение. Или все-таки души ведут себя серьезно, степенно переходят от одного экрана к другому, словно в картинной галерее, долго оценивают каждое "полотно" и делают пометки в блокнотах?

Какой бы из этих вариантов ни был правдой, свою маму я, очевидно, уже выбрала. Пора было ее принять и услышать. Не обращать внимания на форму, на крики — в конце концов, она с детства громко говорит — а выцепить зерно содержания и сделать домашку, которую я, возможно, сама себе задала.

Легко сказать, трудно сделать. Но когда это меня останавливало.

Чашка с кофе приятно согревала ладони. Я еще немного поразглядывала утро за окном. Небо намекало на солнце. Светлее становилось и на душе. Я чувствовала, что приняла правильное решение, а еще меня ждала моя книга!

***

Через несколько дней в Google Drive гордо засияла новая папка "Про Ба". Туда были сложены куцее генеалогическое древо, мои хаотичные воспоминания и сухие даты главных событий бабушкиной жизни. После осмотра немногочисленных сокровищ, стало понятно, что гордиться особо нечем. Самым длинным оказался документ с вопросами. На которые могла ответить только мама.

В ее следующий приезд мы устроились на кухне с хачапури — слишком соленый — и вином — слишком кислое. Вечер это, однако, не портило. Он как-то сразу задался. Мама шутила, я смеялась. Про стычку не вспоминали.

— Уж больно у вас темно, Оль. Как в склепе. Попросите хозяина квартиры, чтобы лампу поменял, — мама щелкнула выключателем торшера. Я кивнула и включила следующий альбом Нины Симон.

Мы снова сощурились над блокнотом с семейным деревом. После получасовых попыток восстановить хитросплетения нашего рода оно не сильно разрослось. Сквозь худосочную листву вспомнившихся имен просвечивал короткий ствол. Соединительные линии-веточки обрывались в пустые прямоугольники. На месте годов жизни таращились знаки вопроса. Наше дерево как будто выросло в тундре, оно льнуло к земле, склонялось от ветра забвения.

— Нда, не густо, — я отложила блокнот после очередного маминого Не знаю.

— Бабушка помнила все имена, все даты. Ее надо было расспрашивать.

Мы помолчали. Сколько раз Ба рассказывала про свою семью. Стоило только взять ручку и записать. А сейчас от ее историй остались только тени, плывущие на задворках сознания. Мы обе чувствовали их движение рядом. Казалось, протяни руку и вот они — яркие, четкие, со всеми деталями, присказками, запахами. Но нет, не удержать, не схватить за хвост. Ускользают сквозь пальцы, уползают в пещеры, уволакивают вглубь суть, ясность. Остается только шелковый морок в голове да рябь от мягких щупалец.

Из окна зашуршало сквозняком. В уши прокралось гадалкино Сходи на могилку, службу закажи. Я оторвала кусок хачапури, заглушила теплым тестом холодок воспоминаний и прикрыла окно.

— А бабушка верила в Бога?

— Откуда? Она же при советской власти выросла. Хотя Панькова вот украдкой бегала в церковь, крестилась, а потом доносы писала. Сука, — с чувством, но как-то не оскорбительно поставила точку мама. — А наша бабушка, хоть и не верила, была Божьим человеком. В своем роде идиотом, как у Достоевского. В жизни никого не обидела, всем верила, помогала, прощала.

— А вы с ней близко общались? Какой она была матерью? Ну я же знала ее только как бабушку.

Детские воспоминания запрыгали, замигали передо мной. Вот Ба кипятит белье в голубом эмалевом ведре и помешивает его деревянной палкой, словно добрая колдунья Виллина готовит шипящий эликсир молодости. А вот она уже тихонько смеется, выпивает рюмашку за обедом и смолит "Беломорканал" у окошка в подъезде. Бабушка лечит любую мою болезнь соком алоэ или жженым сахаром. Сидя на табуреточке в ванной, намыливает мне голову и рассказывает по памяти стихи и сказки Пушкина. Вот мы вместе идем через весенний прозрачный парк в библиотеку Алвара Аалто, смотрим Санта-Барбару, устраиваем бунт на корабле против строгого капитана мамы. И конечно, поем "Ой цветет калина". После слов Я хожу не смею волю дать словам, милый мой хороший, догадайся сам я непременно хлопаю себя рукой по груди. Сама, мол, догадаюсь.

— Какой она была матерью? — мама подняла бокал с вином, словно в поисках ответа. — Хорошей. Много мне шила, пела, готовила вкусно, — поставила бокал обратно, не сделав глотка. В вине правды не нашлось, ее надо было искать в сердце.

— А разговоры у вас задушевные случались, как у нас? Ты могла с ней поделиться тем, что тебя волновало? Совета попросить?

— Да не особо, Оль. Бабушка была закрытый человек, лишний раз не приголубит. Она же сиротой выросла. Ей самой любви не хватило, не умела она ласку и тепло отдавать. Не научили. Ты же помнишь, что она про свое детство у тетки рассказывала? Как она жмых ела, как за байдой по 10 километров ходила?

— А что такое байда? — я потянулась за блокнотом. Надо записать, иначе ведь забуду детали.

— Корм для животных. Сходи за ним в мороз минус двадцать на другой конец города, накорми скотину, убери дом, уложи теткиных детей и только тогда садись за уроки. Вот она и засыпала над тетрадкой. Учиться ей не давали. Она ж по сути прислугой у тетки была, работницей и нянькой. Ты бы, Оля, такого не выдержала.

Начинается. Я-то тут при чем?

— Ты вообще очень слабенькая, все прилечь норовишь. Не то что мы с бабушкой. Пока все не переделаем, не сядем.

Я склонилась над блокнотом. Спокойно. Не злись. Просто прими, согласись. Но внутри уже поднялась черная волна неудовольствия. Заныла шея.

— Ну а про наши с бабушкой отношения, — продолжила мама, — так разговоры крутились вокруг книжек, бытовых вопросов, моих дел в школе — принятие в пионеры там, новое пальто. А какие-то задушевные разговоры мне и не нужны были. Я с детства сама по себе, одиночка. У меня сложный характер. Поэтому мне одной хорошо. Потрепаться можно с любым человеком, но редко кто сможет понять и искренне посочувствовать. И зачем раскрывать душу людям, которые тебя и не стараются понять? К чему? Я все в себе держала, не считала нужным чем-то делиться. В том числе с бабушкой.

Нина Симон запела мамину любимую I Shall Be Released. Мелодичную, переливчатую, уносящую на волнах памяти.

— Да ей и не до меня было. После работы — постирай, помой, ужин приготовь. Ноги у нее страшно болели после аварии. Но у меня обиды никакой не было. Я не чувствовала себя обделенной вниманием. У всех родители работали, всем было не до нас. Мы самостоятельными становились очень рано. Главное, в семь часов было появиться на ужин. А потом шляйся, где хочешь, летом аж до одиннадцати. Белые ночи, светло. А родители сидят, в карты играют. Никто не волновался.

Мама замурлыкала припев песни, покачала бокал за ножку. Вино взметнулось вверх и лениво сползло по стенке бокала. Мама сделала большой глоток.

— Был, впрочем, один раз… — медленно вылила в бокал остатки вина.

С вином полились и слова. Воспоминания словно по мановению джина из пустой винной бутылки свились в картину далекого прошлого.

Танцплощадка в парке Монрепо ярко освещена, маленькая Ната кружится под звуки вальса с вкуснейшим крем-брюле в одной руке и розовощекой подружкой Ниночкой в другой. Смех, пируэты, легкие платья, запах лета кружит голову. Вдруг Ниночка вырывается из Натиных объятий и со всех ног бежит на другой конец площадки. Ее мама радостно раскрывает руки на встречу дочке, ласково прижимает к себе, треплет по светлой голове, шепчет что-то на ухо. Ната замирает и слышит еле уловимое, мутное, колющее Меня мама так не обнимает… Девочка разворачивается, кидает вмиг потерявшее вкус мороженое мимо урны и бежит из освещенного круга танцующих в спасительную темноту парка.

Прошла неделя. Лысая весна меняла шампунь за шампунем в безуспешных попытках отрастить хоть немного зеленой шевелюры. Зато солнце щедро сыпало блики в кружку с полдниковым кофе и подкрашивало серо-сизые лица мамаш за окном.

На меня смотрел пятистраничный синопсис будущей рукописи, где на фоне послевоенного тропического Сахалина и приграничного зажиточного Выборга разворачивалось цветастое полотно бабушкиных радостей и горестей. К Нине и Нате добавился образ Ивана — моего деда, история которого заиграла новыми красками после знакомства с его Личным делом, добытым за шоколадку в Областном Военном Архиве.

Я перечитала сюжет будущей книги. Зазвенело болью. Жизнью.

Но как закончилась бабушкина жизнь? Чем завершится моя повесть? Кофе остыл и кружка не грела замерзшие вдруг руки. Я боялась этого момента, оттягивала его как могла, но откладывать было некуда, мы в конце пути. Я медленно встала и достала с полки синий дневник, который вела в университетские годы.

"Выборг, 20 марта 2012 года.

Наверное, я стала взрослее за эти дни. Как не стать, когда человек, который растил меня, мыл, кормил, пел песни и беззаветно любил, уходит у меня на глазах, перестает мало того, что узнавать близких, перестает быть собой. Я каждый раз теперь загадываю одно и то же желание: пусть она уйдет поскорей! Это невыносимо так мучатся. Ей. Маме. Нам. Я за эвтаназию. Я за долгую жизнь, но жизнь в сознании, я за память и работу мозга. Она дождалась весны... Хватит мучений. Быстрей!"

Я закрыла дневник. Глаза заволокло маревом тех кошмарных дней. Утки, марли, матрасы от пролежней. Уши залило бабушкиными стонами и мамиными вздохами. Я позволила им себя наполнить, позволила оправдать дневниковые строки и призывы. Я понимала, почему написала их. Вот только я не понимала, почему так редко скреблась в душу вина за случившееся следом.

1 апреля, День шуток. Мама работала, я присматривала за бабушкой одна. Утро прошло в безуспешных попытках дописать диплом. Сосредоточиться не получалось. Несмотря на мои возражения — Тебе нельзя вставать, вдруг опять упадешь! — Ба постоянно поднималась с кровати, пошатывалась и брела в коридор. Взгляд — внутрь себя. Мне надо идти. У меня там ребенок некормленый. Леля голодная. Леля была бабушкиной племянницей, о которой она заботилась в детстве. Бабушка кое-как влезала в мамино красное пальто и черные войлочные чоботы, толкала входную дверь. Дверь не поддавалась. Бабушка, все в порядке. Я уже покормила Лелю. Она спит. Раздевайся. Мы с мамой давно поняли, что поддакивание было лучшим способом ее успокоить. Глядя мимо меня, Ба рассеянно кивала Спит? Хорошо. И так же медленно разоблачалась.

Ритуал повторялся каждые полчаса.

Наконец, она задремала, а я погрузилась в диплом. Было светло и тихо. Я бодро стучала по клавишам и не услышала, а скорее почувствовала, как бабушка прошаркала в комнату. И тут время забарахлило. Пока я оборачивалась, оно разбивалось на тысячу секунд-осколков, мерцающих в нездешнем ярком свете вдруг выглянувшего солнца. Оно вспенивало, взбрыкивало предательский угол ковра в мелкий цветок, о который бабушка запиналась и нехотя, медленно, словно в очередной раз освобождаясь из узкого пальто, падала. На исходе этой сломанной трясущейся секунды падения, я поняла, что мы вместе пересекаем какую-то невидимую черту, point of no return.

А потом меня ошпарило ее криком. Ужас — разрядом по телу. Страх. Не осел. Не заякорился. Потом, потом. Сейчас — действовать. Звонить маме, звонить в скорую, звонить соседу, чтобы помог ее поднять. Шептать ей Потерпи, все будет хорошо. Делать, делать хоть что-то, чтобы она не кричала. И чтобы не думать о последствиях…

После больницы и диагноза-приговора мы снова оказались дома. На несколько часов бабушка вернулась в сознание и улыбнулась нам, попросила у мамы булку с вареньем. Я так ее люблю. А мы даже не знали...

Она в последний раз назвала меня по имени. Олечка.

И через десять дней зыбкого беспамятства сошла "в таинственную сень". Вслед за Ленским, арию которого она трясущимся голосом пела нам прозрачными снежными вечерами.

Куда, куда, куда вы удалились весны моей златые дни?

***

Я сглотнула комок ошарашенных собственной четкостью воспоминаний.

В комнате было тихо, только в голове разливалось, заколачивалось, стучалось Это я виновата в ее падении. Это я, я хотела, чтобы она поскорее ушла. Писала в своем дурацком дневнике, что пора. Накликала ее смерть своими призывами, не услышала, как она входит в комнату, не бросилась ей на встречу. Почему тогда меня не раздирает чувство вины? Почему я не утопаю в раскаянии? Это мой хитрый мозг придумал блокировку от стресса или… мне просто все равно?

Хлестнуло мамино Тебе не дано любить, ты просто не умеешь. С новой силой полоснуло обидой за эти чудовищные слова.

А, может… мама права? И я правда не умею любить? Ну не дано, так бывает.

Но если так, то почему меня опять схватило за горло соленое удушье, и я заревела, горько и громко, не таясь. Как плакала каждый раз, когда думала о ней. Вопреки моим крепнущим убеждениям в том, что смерти, как таковой нет, что любимый человек просто поменял тело, свое очередное временное убежище.

Так чего реветь-то? Не потому же, что ее больше не существовало как моей бабушки Федоровой Нины Федоровны? Нет, тут моя вера была нерушима. Я знала, что она, с ее лучистыми морскими глазами и почти идиотической добротой, она не просто переродилась в другое тело, она уже на высших планетах.

Получается, я так горько плакала от жалости к себе. От того, что никогда она больше не обнимет меня на пороге, не расскажет чудесных историй, не приготовит тончайших дышащих блинчиков. Я плакала, потому что никто на целом свете больше не любил меня беззаветно, без требований и ожиданий, как может любить только бабушка.

А еще я плакала от осознания своей вины. Вины не за накликанное падение в тот зло пошутивший апрельский день. Ее конец близился и без меня, я не ускоряла естественного, издревле верного порядка вещей. Настоящая, ноющая, глубинная вина съедала меня за то, что я не долюбила ее. Не ценила ее кротости и ласки, не умела найти малюсенького участливого слова и крепко обнять лишний раз.

И чем больше я думала, как мало тепла ей требовалось и как легко я могла его дать, тем сильнее меня встряхивало раскатистыми толчками раскаяния, горького словно бабушкина ржавая сахарная жженка.

***

Я подсознательно стремилась закончить первый черновик книги к 10 апреля — пятилетию со дня ее ухода. И у меня получилось! С экрана компьютера мне улыбалась канва будущей повести: из лоскутков воспоминаний и кусочков придумок соткались сцены, зазвучали диалоги, нарисовались панорамы.

Я не знала слишком многого, фактам приходилось вальсировать с фантазией. Я сочиняла Нинину молодость, пыталась понять, что творилось в ее душе, когда она планировала побег из теткиного дома, когда потеряла своего ненаглядного Ивана. Бывало, воображение не работало. Тогда я задавала свои вопросы старым бабушкиным фотографиям — рассматривала все детали, гладила их тихонько перед сном и клала под подушку. На следующий день ответ приходил сам собой, обрывком сна или внезапной музой.

Я дочитала эпилог моей повести, закрыла компьютер и уставилась в окно. Взгляд блуждал по блестящим на солнце крышам. День обещал быть не по-петербургски ясным, сухим. Мой внутренний барометр однако показывал повышенную влажность в области глаз. Я заплакала.

Из-за чего теперь? Это была не тоска, не жалость к себе и не чувство вины за невнимательность. Пока я вспоминала и додумывала бабушкину жизнь, описывала и разделяла Нинину боль, я заново узнала, поняла и полюбила ее. Я ощутила, что бабушкина история во мне, что я заслужила ее прощение.

Нет, на это раз что-то другое скребло в горле, ныло в шее и потягивало через трубочку соленый коктейль моих слез.

Я умылась, налила рюмку текилы и набрала маму по Скайпу. Глаза, кажется, тоже на мокром месте, хотя за очками не разберешь.

— Привет! Ну как дела? Тоже сегодня бабушку вспоминаешь?

— Да, я ее фотографию выставила, — мама развернула экран с камерой, и я увидела на подоконнике у горшка с алоэ непривычно молодую бабушку. Еще даже не бабушку, а мамину маму. С высокой прической, в жакете, которому позавидовала бы любая современная модница. Тонкие губы сжаты. Она смотрит вдаль, словно ищет взглядом кого-то.

— А я первый черновик книги закончила, — неожиданно для себя поделилась я.

— Поздравляю! — мама искренне улыбнулась.

— Ну что? — я подняла рюмку перед камерой.

— Сейчас, сейчас, — мама полезла в закрома домашнего бара.

— У тебя тоже текила? — я увидела знакомую бутылку из темного стекла, мой подарок из Мексики.

— Ага.

— Бабушка, наверное, предпочла бы водочку. Помнишь, как мои американцы поразились, когда она за обедом две стопки подряд хлопнула? — мы рассмеялись и в унисон подняли рюмки.

— А помнишь, как …? — я остановилась на полуслове, поняла, что говорю в пустоту. Соединение прервалось. Мамино смеющееся лицо застыло на экране. Изображение четкое. Короткая современная стрижка, модные сережки-жемчужины. Стильная, сильная, молодая. Никто не давал маме ее лет. Но вглядевшись внимательнее, я увидела струящиеся по всему лицу морщинки. Сквозь них проступили годы. Которые она отдала нам с бабушкой…

В горле опять запершило соленым. Я сглотнула и допила текилу. Кивнула самой себе, ответила на незаданный вслух вопрос.

***

Я поковыряла носком белых кроссовок желтую землю. Земля была твердая и одновременно рассыпчатая, словно песочное тесто торта Иерусалим, увесистый кусок которого я утром съела в аэропорту. После только что вылупившейся, неуклюжей питерской весны было странно погрузиться в ленивое лето, уверенно владевшее Землей обетованной.

Теплый ветер принес сладковатый запах из раскинувшегося вокруг песчаного простора и начал заигрывать с моими шелковыми шароварами и надувать их в разные стороны. На ступеньках входа в Dhamma Pamoda Israel Meditation Center щурилась и мурчала пятнистая кошка. Я тоже закрыла глаза, подставила лицо солнцу и плотнее прижала телефон к щеке.

— Так странно осознавать, что это мой последний телефонный разговор за следующие 10 дней. Да и не только телефонный. По правилам разговаривать-то вообще нельзя. Только на вечерних обсуждениях.

— Оленька, не переживай, — я слышала Алену с задержкой. — Мне тоже поначалу было странно и страшно... Випассана это такой необычный опыт. Все в первый раз не знают, чего ждать и сомневаются, правильно ли сделали, что приехали.

— Да, я не переживаю, Ален. Я рада, что решилась. Так все неожиданно получилось, я даже подумать толком не успела. Сразу согласилась и взяла билеты.

— Значит сердце подсказало, значит нужно было.

— Да, пожалуй.

Пятнистая кошка потянулась и прошествовала вверх по ступеням ко входу в Центр, словно тоже собиралась участвовать в приветственном собрании, которое должно было начаться через 10 минут.

— Ну ладно, Аленушка, будем прощаться.

— Хорошо. Обнимаю тебя крепко. Слушай себя, ничего не бойся.

— Ален, подожди. Правилами запрещено пользоваться ручкой с бумагой во время ретрита. Но я знаю себя — мне обязательно захочется зафиксировать свои впечатления, проанализировать, что происходит вокруг и внутри. Как думаешь, можно я стану немножко нарушителем и буду вести дневник?

— Грешновато, конечно, — Алена звонко рассмеялась. — Но что поделаешь, ты же писательница.

Я писательница — медом расплылось внутри.

— Вот, точно. У меня есть оправдание. Ну пока, обнимаю!

***

Випассана

День 1.

Сложно. Как и ожидалось. Во время утренних практик дико хочется спать. За час медитации тело затекает, а шевелиться-то нельзя. Больше всего затекает и болит шея. Я стараюсь наблюдать боль, не реагировать.

Вопрос Что я здесь делаю? всплывает регулярно. Но я была к этому готова.

Самое сложное — остановить поток мыслей и просто наблюдать свое дыхание.



День 2.

Сегодня в перерыве между медитациями делала асаны. Иначе мое тело забудет, что умеет двигаться.

Я не боль. Боль — это не я. Я в точке между бровями.

На вечерней медитации вспомнилось, как в 4 года обозвала маму дурой, когда она добежала до кинотеатра быстрее меня в нашей импровизированной гонке. Какое четкое воспоминание! Захотелось плакать.



День 3.

Ощущения в шавасане гораздо мощнее, чем в Петербурге на практиках. Чувствую, как из меня льется энергия, как подсвечиваются золотым светом части тела, которые я пытаюсь почувствовать и расслабить. Это магия — чувствовать свое тело, управлять энергией. Почему этому не учат на уроках физкультуры? Это же всем доступно и гораздо полезнее в жизни, чем уметь прыгать через коня.

После шавасаны чувствую себя такой легкой и наполненной. Хочется всех обнять, поделиться этим состоянием, попросить прощения.



День 4.

Сегодня к наблюдению дыхания добавилось наблюдение за ощущениями во всем теле. Интересно по-новому воспринимать покалывания в ногах и ломоту в спине. Не испытывать отторжения к неприятным ощущениям, а просто быть с ними. Изучать их как бы со стороны.

Под конец дня удалось почти полностью погрузиться в состояние созерцания. Не получается справиться только с болью в шее. Заметила, что она усиливается, когда я думаю об отношениях с мамой. Эти мысли почему-то занимают все сознание. Такое ощущение, что обиды и переживания выползают наружу через боль.

Все, надо спать. Надеюсь, завтра будет легче.


День 5.

Получается, вина, которая съедала меня и не давала покоя, это вина перед мамой… Я постоянно была виновата по бытовым мелочам. Виновата, потому что она потратила на меня вторую молодость. И наконец, корень и первопричина всех обид — виновата, потому что не люблю ее.

Спасибо за открытки, Оля, но не нужно больше писать в них, что любишь меня. Это, все слова, слова. Отношение же проявляется в действиях.

Она приучила меня к этой мысли о нелюбви.

Ну не дано тебе этого.

Ладно. Мне достаточно уважения.

После годов ссор и криков мы перешли на дежурные звонки и безопасные темы разговоров о еде, одежде и работе.

Это был наш общий защитный механизм.

С годами я свыклась с моей неполноценностью в плане любви, со своей в общем-то неудавшейся ролью дочери. А разве это правильно?

Шея ноет адски… Вина, обида и чувство несправедливости смешиваются, сочатся наружу. Не двигаться, не реагировать, наблюдать. Дыши, дыши.



День 7

… Отношение же проявляется в действиях. Ее слова.

А почему нельзя изменить свои действия? Да, в коконе защитного механизма уважения, а не любви нам обеим удобнее.

Но не я ли вечно твержу подружкам про смелость, про необходимость действовать, когда их что-то не устраивает? Не я ли пропагандирую концепцию непрерывного обучения и самосовершенствования?

Так, может, надо применить ее на себе и попробовать научиться любить?

А возможно ли это?



День 8

Сегодня почувствовала, что боль в шее слабеет.

Как удивительно, что я не понимала и не принимала в тексте про Випассану слов эйфория, Абсолют, любовь. Почему так сложно принять слова и чувства любви?

Всем, всем нужна любовь. И моей маме тоже. И мне. Это самое важное в жизни.

А еще мы все способны любить, никто этим не обделен.

Да, не всем повезло, как нашей бабушке — уметь любить по умолчанию, чтобы было дано от природы. Кому-то надо этому учиться.

Но нельзя говорить человеку, а особенно подростку, что он не умеет любить. Нельзя ставить крест на этой волшебной способности.



День 9

Сегодня прогуливаю послеобеденную медитацию. Во время утренней практики мозг бомбардировали вопросы о маминой жизни. Дружила ли она со своим папой? Почему пошла учиться на химика? Как решилась улететь на Камчатку? Эти мысли заполнили все сознание. Я совсем ее могла наблюдать за дыханием.

Получается, я провалила Випассану? Не думаю. Самое важное осознание я получила.

Сколько лет меня съедала вина за нелюбовь к бабушке. Сейчас же у меня есть шанс сделать работу над ошибками – узнать и полюбить маму, пока она тут, рядом, на этой тяжелой планете. Спасибо за это понимание!

А как научиться любить? Понять. Простить. Принять.

Вот, пожалуй, моя формула любви. Начнем с нее. А там видно будет.


День 10.

Шея не болела!


***

И не болела она, к слову сказать, больше никогда.

Примечания

В этом тексте много вымысла, но много и правды.

Я всех приглашаю хотя бы раз прийти на занятия в описанную мною йога-студию (https://vk.com/goodlifeyoga). Голубоглазая красавица Алена (https://vk.com/antonova.alyona) и другие прекрасные преподаватели могут погрузить вас в то редкое, ценнейшее состояние, когда начинаешь по-настоящему чувствовать свое тело и слышать свои мысли.

Существует и тот пятидесятистраничный текст про Випассану, который обсуждают Оля и Алена после йоги (http://www.newparadigm.earth).

Центры медитации в Израиле (https://pamoda.dhamma.org/en/), а также во многих других странах и правда организуют бесплатные курсы Випассаны.

Американский терапевт Майкл Ньютон действительно обнаружил Дом души, погрузив в глубокий транс 7000 пациентов со всего света. Удивительно то, что "показания" всех этих людей о жизни после смерти сходятся. Они подробно описаны в книгах Путешествие души. Жизнь между жизнями и Предназначение души. С помощью профессиональных гипнотерапевтов Алена и другие мои знакомые видели свои прошлые жизни и разговаривали со своими духовными Наставниками и родственными душами.